Загадка слободского дома Дело о молочных бидонах

Советская власть прочно укрепляла позиции, завоеванные в борьбе с контрреволюцией. Происшествия в городе рассматривали на заседаниях губисполкома рассматривались итоги посевной кампании, обсуждался генеральный план восстановления сельского хозяйства, шли дебаты, какими быть школам, как наладить медицинское обслуживание трудящихся.

Во времена нэпа в городе, как грибы после дождя, открывалось множество частных магазинчиков, распивочных заведений, ресторанов. Это было одной из причин того, что преступность сильно повысилась. Раздел «Происшествия» газеты «Вечерние известия» пестрел сообщениями о налетах на государственные учреждения и квартиры граждан, об убийствах и кражах.

Самой популярной валютой в то время были червонцы, которые обеспечивались государством золотом и ценностями. Ежедневно в газетах печатались объявления: «По официальной котировке фондовой биржи: банкноты (червонцы) — 530 р., английский фунт (наличн. отсутствуют)— чеками — 530 р., доллар (наличн. отсутствуют) — чеками — 117 р.».

В то жаркое лето в Одессе появилось множество фальшивых бумажных червонцев. Понятно, их хождение не только подрывало экономику молодого государства, но и наносило моральный урон авторитету Советской власти. Необходимо было немедленно найти и ликвидировать источник фальшивок.

Происшествия с фальшивками

Руководители угрозыска поручили это дело начальнику нашего отдела Борису Исаевичу Белоусову, который имел изрядный опыт борьбы с преступностью. Он собрал в комнате оперативного состава всех своих подчиненных, многим из которых не было и двадцати. Попросил садиться. Я тоже находился среди участников совещания. У меня за плечами был небольшой опыт работы в органах ЧК, уже побывал в различных переделках, но считать себя специалистом-розыскником, конечно, еще не было оснований.

Скажу, к случаю, что родился я в простой семье. Мать служила кухаркой у немца-коммивояжера завода Гена. Отец, Кузьма Федорович, был извозчиком. Рано умер — в 1905 году, и я его почти не помнил. Семья была большая: пять сестер, брат и я. Жили впроголодь.

Если бы не мать, которой иногда удавалось принести с господской кухни остатки съестного, пришлось бы нам совсем худо. В те времена дети простых людей часто гибли от голода.

Происшествия в цирюльне

И все же матери удалось пристроить меня в так называемую народную школу. Учеба давалась легко, и это начальное заведение для детей бедноты я окончил, имея по всем предметам «отлично». Попечительство направило меня на бесплатную учебу в гимназию. Но бесплатной она только называлась. Нужны были деньги на мундир и харчи. А откуда они в малообеспеченной семье, где семь ртов мал мала меньше? Так что в гимназию я не попал. Меня отдали учеником к цирюльнику.

Тогда много цирюлен находилось на толчке, на месте нынешнего сквера Хворостина. Согласно аляповатым вывескам, там можно было побриться за три копейки, а можно было и за пять. Городские жители туда обычно не ходили,— клиентами были крестьяне, приезжающие на рынок.

Часто происходила такая сцена. В кресло бухался какой-нибудь заросший детина и говорил: «Давай за три копейки!» Мастер намыливал его и садился читать газету. Клиент ждет, постепенно накаляясь. Наконец, не выдерживает: «Почему не бреешь меня?» «Я брею за пять копеек»,— невозмутимо отвечает цирюльник.— А мой товарищ — за три. Он пошел пообедать и попросил меня подготовить клиента. Вот я и подготовил…» «Черт с тобой, брей за пять!» — в сердцах соглашается намыленная жертва…

Происшествия с городовым

Вот в таком заведении я и начинал свои «университеты». Городовых полагалось брить и стричь бесплатно. Эту работу поручали обычно ученикам, И так получилось, что городовой Петропавловского участка, толстый и косматый, известный на рынке своими поборами, «помог» мне распрощаться с профессией брадобрея. Он сел ко мне в кресло и распорядился постричь наголо.

А надо сказать, чтобы управляться с тогдашней машинкой для стрижки, требовалась изрядная силенка. Мне, двенадцатилетнему мальчишке, приходилось трудно. Я сумел всадить машинку в густую шевелюру, а нажать как следует на её ручки сил не хватило. Хочу вытащить машинку из волос и не могу. Потянул её на себя изо всей мочи и выдрал клок. Городовой заорал благим матом, размахнулся, чтобы огреть меня. Я увернулся и задал стрекача. Сколько потом ни уговаривали вернуться в цирюльню, я не соглашался.

Происшествия в Октябре

Позже мне довелось «брить» подобных клиентов уже по-другому…
Грянул Великий Октябрь. У семнадцатилетнего паренька, с детских лет усвоившего, что мир делится на богатых и бедных, и на своей спине успевшего испытать тяжесть гнета эксплуататоров, не было сомнений, на чью сторону стать.

В двадцатом году я был уже зачислен в ряды Красной Армии. Довелось быть порученцем у военного коменданта Овидиополя. Участвовал с частями Красной Армии в подавлении мятежа «зеленых». Там я познакомился с уполномоченным ЧК Николаем Шамено. Присмотревшись ко мне, он предложил перейти работать в ЧК.

Поручения, которые приходилось выполнять, требовали сообразительности и хладнокровия.
Часто нужны были сведения о перемещениях бандитов, которые в то тревожное время объявлялись то в одном, то в другом селе Одесского округа. Вместе с одним или двумя товарищами под видом представителей окрвоенкомата или окрисполкома мы выезжали в села, стараясь незаметно выяснить тамошнюю обстановку.

У нас имелись мандаты, где говорилось, чтобы местные власти оказывали нам содействие в передвижении на санях и подводах.
Задания нам, как правило, выполнять удавалось. Мне нравилась эта работа. Возможно, сказалось то, что я сызмальства приохотился к чтению. И, что греха таить, кроме серьезной художественной литературы, нравилось читать про приключения Ника Картера и Ната Пинкертона, знаменитых сыщиков, героев копеечной литературы. Впрочем, этими книжками тогда увлекались многие…

Происшествия и приключения

Разумеется, приключения — не главное, чем привлекала меня служба в ЧК. Уже тогда я хорошо понимал, что деятельность наша очень нужна Советской власти, у которой было много не только внешних, но и внутренних врагов.

В 1922 году мои способности (так, во всяком случае, мне казалось) приглянулись работникам уголовного розыска, и я попал в Одесский окружной угрозыск. Первым моим учителем стал опытный оперативник Иван Кабанич, с которым впоследствии нас долгие годы связывала дружба.

…Итак, вместе с остальными ребятами я сидел в здании угрозыска, которое помещалось тогда на улице Карла Либкнехта — угол Пушкинской. Кстати, сейчас в этом доме находится Одесская школа милиции, и мне нередко приходится выступать перед курсантами, рассказывать о славных боевых и трудовых традициях советского уголовного розыска.

И всякий раз, когда я вхожу в обновленные, хорошо оборудованные учебные аудитории, встречаю аккуратных, молодцеватых, образованных курсантов, вспоминаю бедно обставленные кабинеты окружного розыска, где и стульев-то не было и приходилось сидеть на ящиках из-под патронов. И одеты мы были кое-как. Редкий из нас имел справные сапоги. Зачастую сотрудники ходили в ботинках или штиблетах, в которых подошва была подвязана бечевкой.

Курсанты школы милиции

Я вглядываюсь теперь в молодые лица и угадываю те же самые чувства, которые жили в нас, первых советских милиционерах: и любовь к родной стране, и готовность к самопожертвованию во имя охраны мирной жизни людей. Качества, благодаря которым нам, редко евшим досыта, не имеющим зимой теплой одежды, удавалось раскрывать серьезные преступления и обезвреживать матерых бандитов.

Белоусов пользовался у сотрудников непререкаемым авторитетом. Его любили за душевность и справедливость, уважали за знания, житейскую сметку. И немного побаивались: он терпеть не мог расхлябанности, и горе было тому оперативнику, который допускал какой-нибудь промах из-за небрежности.

«Уголовный розыск — наука точная,— говорил он проштрафившемуся молодому человеку, смущенно переступавшему с ноги на ногу,— и поэтому мелочей здесь нет. Каждая неучтенная мелочь грозит поставить под бандитскую пулю товарища, и может стать причиной провала всей операции… Понятно?»

— Понятно, Борис Исаевич,— отвечал провинившийся.
— Если понятно, тогда цыц,— заканчивал свое наставление Белоусов, снизу вверх буравя собеседника взглядом (он был небольшого роста). Свое любимое словечко «цыц» повторял то и дело.

Происшествия с курсантами

Молодежь с особым удовольствием работала под его началом. Белоусов учил ее тому, что знал и умел сам. Многие его ученики впоследствии становились отличными специалистами, возглавляли отделы по борьбе с бандитизмом.
Незадолго до описываемых событий Белоусов успешно провел операцию по поимке бандитов, убивших милиционера Грушевского и красноармейца Фурмана. В день их похорон работники угрозыска дали клятву разыскать убийц и передать их в руки пролетарского правосудия.

Вскоре выяснилось, что прячутся бандиты неподалеку от сахарного завода. На рассвете ударная группа во главе с Белоусовым взяла в кольцо заросли, где находились злоумышленники. Заметив оперативников, бандиты открыли стрельбу. Вооружены они были отменно и понимали, что терять им нечего.

Во что бы то ни стало решили пробиться к Бугаевке, надеясь там скрыться среди развалин старых домов. Даже самодельную бомбу бросили в сотрудников угрозыска. Но она не взорвалась. Метко стрелявший Белоусов ранил в руку одного из бандитов. Его удалось взять.

Вскоре в милицию был доставлен и другой, более важный — Григорий Артемьев, известный под кличкой Гринь с Бугаевки. На его совести были десятки налетов и убийств. При взятии их Белоусов проявил незаурядную храбрость и стал настоящим кумиром для молодых сотрудников.
Вот и сейчас они смотрят на него с восхищением.

Происшествия на Бугаёвке

— Перво-наперво нужно установить, где чаще всего попадаются фальшивые червонцы,— начал Белоусов своим глуховатым баском.— Отсюда важная задача: установить наблюдение за всеми крупными торговыми точками города…

Особого внимания заслуживало шумное кафе «Биржа», которое находилось в центре города. Здесь происходили деловые встречи нэпманов. Они спекулировали железом и мануфактурой, тонким галантерейным товаром и сырьем для небольших текстильных цехов, интересовались валютой… Здесь толкались беспаспортные и прочий темный люд. Бывали и налетчики.

В кафе стояли многочисленные столики, за которыми играли в кости. Но, пожалуй, самая азартная игра велась за спинами тех, кто сидел за столиками. Здесь толпились «мазуны» — так называли тех, кто заключал пари на результат игры, как тут говорили, «держал мазу» за того или другого игрока.

Большинство из них были когда-то шулерами или мелкими коммерсантами.
— Коля, ты за кого?
— За Владимира Иваныча.
— Сколько?
— Двадцать лимонов…

Происшествия в кафе

Вручали деньги нейтральному лицу и начинали «ладить за игрой, нервничая и переживая. Часто возникали драки между «мазунами» и игроками. Игрокам казалось, что «мазуны» делают тайные сигналы их соперникам. Тогда сквозь шум и брань доносился голос грека, владельца кафе,— он утихомиривал драчунов, грозя выкинуть вон.

Вот тут-то, среди «мазунов», стал появляться плотный широкоплечий парень. Он подходил то к одной, то к другой группке играющих, иногда сам азартно ставил на какого-нибудь игрока. Завсегдатаи кафе говорили о нем, как о бывшем кавалерийском офицере, долгое время пролежавшем в госпитале после тяжелого ранения, полученного еще в 1916 году на германском фронте.

Никто не догадывался, что «офицер»— сотрудник уголовного розыска Михаил Старичков. А ему только того и надо было. Он крутился среди посетителей, незаметно прислушивался к тому, что говорят нэпманы. Постепенно к его приземистой фигуре привыкли, и метрдотель кивал ему как старому знакомому.

В углу зала столик занимали постоянные посетители из наиболее «почетных». Большим расположением хозяина заведения пользовались братья Лингимбаумы, владеющие оптово-рыбными рядами на старом базаре, что находился тогда на месте нынешнего сквера имени Кирова.

В кафе братья проворачивали большую часть торговых операций. К их столику то и дело подсаживались различные субъекты, о чем-то шептались, а потом исчезали. В этом не было ничего необычного: торговых агентов имели многие нэпманы.